Угрюмые лица вокруг. Они не доверяют мне. Они боятся меня. Я медленно шагаю по коридору, мои руки скованы наручниками. Холодное дуло лазгана упирается между лопатками. Идти осталось совсем чуть-чуть, поэтому я предаюсь воспоминаниям.
Мне 7 лет. Мы бежим с ним по полю. Он смеется. Он - мой лучший друг. Его лицо, круглое, с веснушками и маленьким, изящным носом запомнилось мне хорошо. Он говорит мне бежать быстрее и я бегу со всех ног, смеясь. Его зовут Говард, но я звал его Краснокожий Джо. Мы любили подолгу играть в индейцев в поле. В нашем воображении мы врывались в полный грязных ковбоев салун и расстреливали их из луков. Он был самым рьяным индейцем. Но сегодня мы бежали к карьеру. Наступил первый день лета, занятия закончились и мы рванули туда, к крутым склонам огромной, метров 20 в высоту, дыры в земле, чтобы покидать камни вниз и поболтать про одноклассников, которые теперь разъедутся кто куда, на целые три месяца.
Солнце лениво уходило за горизонт. Свежий, легкий ветер дул с востока, шумя деревьями и шурша травой. Я полной грудью вдыхал теплый, с ароматами полевых трав, воздух. Какой-то жук прогуливался по моей ладони. Краснокожий Джо кидал гальку вниз, камень за камнем, считая секунды от броска, до гулкого всплеска внизу.
-Я забыл тебе кое-что сказать, - буркнул он, остановившись прямо посреди броска.
-И что же? - спросил я, не отрывая взгляда от жука на ладони.
-Я уезжаю, - ответил он и кинул гальку со всей силы вниз.
-Плохо, с кем же я буду отвоевывать мою родную землю у грязных ковбоев? - я смотрел на усики жука, которые были раза в два больше его тельца, и представлял такие же усы у себя, пытаясь понять, будет ли мне тяжело с ними, или нет.
-Ты не понял. Я уезжаю навсегда. Мои родители переезжают. Ты же знаешь их, все время смотрят на небо и говорят о Марсе.
-Марс? - я побледнел и резко встал, - Ты серьезно?
-Да, - вздохнул он.
-Не может быть, ты врешь! - крикнул я, - Еще одна твоя шутка! Ты же все время шутишь! - на мои глаза навернулись слезы.
-Нет, я не вру, - тихо ответил он.
Я не мог этого принять. Он был моим лучшим другом. Единственным другом.
Тогда я не понимал, что происходит. Но потом, спустя некоторое время, я понял себя и принял правила игры.
Иссушенное тело Говарда соскользнуло с края карьера и с гулким шлепком упал в воду. Я не смог его отпустить, и потому поместил его так близко к себе, как только мог. Я стал им.
Мне 100 лет. Годы скитаний, соблюдения правил. Годы самопознания и самосовершенствования. Годы размышлений о моей природе. Пять лет назад я понял, что более не могу так. Моя жизнь такая, каковой она являлась в тот момент перестала меня удовлетворять, радовать. 87 лет добровольного одиночества. Я нашел покой в одной из деревень. Мое знание быстро нашло применение там. Вскоре меня начали почитать как святого. Деревня процветала, а я радовался жизни, ощущал себя нужным. Я стал богом для них, но боги не могут ошибаться. Два месяца назад в деревне началась эпидемия. Люди увядали на глазах, становились бесплотными духами и уходили к праотцам. Я потерял сон, стал нервным и раздражительным. Я тратил все ночи напролет на попытки понять причину болезни, но был бессилен. Я видел, как умирали дорогие мне люди и ничего не мог с этим поделать.
Тот день я отчетливо помню. Они принесли ее тело, накрытое белой тканью. Ее возлюбленный рыдал у меня в ногах, умоляя воскресить ее, сотворить еще одно из многочисленных чудес. Я смотрел в его лицо и боялся сказать ему, что не бог, и не могу исправить то, что должно было случится. Я не знал, впервые за все 87 лет, что делать.
Я сотворил чудо, точнее его жалкое подобие. Я принял ее тело, став ею. Они не поняли подмены, они не могли ее понять. О, как же они радовались. Они устроили пир, пир во время чумы, и я был главным виновником торжества. Тогда я выдал слезы бессилия и страха за слезы счастья. И они в очередной раз, окрыленные надеждой, не увидели подмены.
Деревня опустела. Я наблюдал смерть ее любимого, смотрел в его глаза и лил ее слезы на его бездыханное тело. В ту же ночь я пришел на погост, и принял их всех в себя. Мое безумие продолжалось неделю, пока я не заметил перемен. Стены пристанища, когда-то хранившего домашнее тепло, остыли. Свечи более не давали должного света. За один день родное стало чужим, оставив лишь память былого величия.
Мне 547 лет. Я вынес урок из всего, что случилось тогда. Если раньше я лишь узнал правила, то теперь я их понял. Понял, почему они созданы, и кем. Понял, что мой дар - мое проклятие. 447 лет путешествий длились долго, оставив мне возможность познать множество видов и увидеть истинную природу человека и ему подобных существ, живущих, однако, под светом других звезд.
Этот мир был молод, и имя его ныне забыто. Я отмерял своими шагами 20 диаметров этой планеты, когда случилось это. Еще недавно зарубцевавшиеся раны земли и людей были вскрыты опять. Суррогаты звезд, разрушительные, но не дающие жизнь, вспыхнули в разных концах света. Я наблюдал это действо, и мне было горько, от осознания того, сколько людей погибло, и сколь мала эта часть, по сравнению с целым.
Погибли не все. Множество из них оказалось без крова, покалеченные обрубки, ослепшие щенки они шли от городов и натыкались на меня. И я не смог следовать правилам. Как жнец под конец лета я собирал их, собирал как урожай. Я привязался к этому миру и к этому народу. Мне было их жалко, и потому я увековечил их. Увековечил их в себе.
Мне 1000 лет. В своих скитаниях я набрел на эту станцию. Груда металла, чудом хранящая в себе жизнь, механическое дыхание, идущее по коридорам - я был зачарован этим чудом. Я прошел ее вдоль и поперек, и понял, как мала она, но сколь многих людей содержит.
Я встретил ее там же. Она была прекрасна, настоящий алмаз человечества. Наша любовь вспыхнула как беснующееся пламя забытого всеми, кроме меня мира. Она была непохожа ни на одну из увиденных мною, ни на одну из принятых мною. И я снова стал мальчишкой. Вся та тяжесть времени, которую я отчетливо ощущал своими плечами, она умело сняла ее, превратила в прах. Мы долгими ночами сидели и болтали о всяком.
Вскоре она узнала мою природу и не отвергла меня. Наша любовь лишь стала сильнее. Она любила слушать истории о далеких мирах, чей рассвет я наблюдал и чью гибель я предрекал. Но все, что имеет начало, имеет и конец. Она поняла это первой. Она осознала, что не вечна, что время, которое не замечает меня, изменит ее. И потому попросила меня о чуде. Я бесновался, пытался показать ей, что это вовсе не чудо, что это билет в один конец. Я умолял ее, просил одуматься. Я обещал ей то, что сам знал, выполнить не смогу. Но она была тверда в своих намерениях.
В тот вечер я принял ее. В следующий вечер за мною пришли.
И вот теперь я шагаю по холодному металлу. Они тоже познали мою природу, и потому боятся меня.
Я ложусь на выдвинутую полку. Они знают, что снотворное не подействует. Офицеры задвинули полку внутрь. Вокруг стало темно.
Я считаю секунды до своей смерти, как Говард считал секунды до гулкого удара внизу карьера. Я более не боюсь, потому что не одинок. В моей голове уместился целый мир, и единственное, о чем я сожалею, это то, что к рассвету он погибнет.
Четыре…
-Говард, не уходи
Три…
-Я не смогу спасти ее, и ты это знаешь!
Два…
-Я вижу, ты слеп и страдаешь, но я помогу тебе.
Один…
-Прощай