Клоун по прозвищу Бвонькер уже давно не помнил своего настоящего имени. От цикличности станционной службы он совсем позабыл свой возраст, лица своих родителей и их имена, своих друзей и все те вещи, которые обычно есть у человека и которые человек считает основой своей жизни. Когда кто-то пытался завести с ним серьезный диалог, Бвонькер всегда отшутичивался и старался не говорить ни о своих взглядах, ни о своей прошлой жизни - каждый раз собеседник веселел и, довольный, уходил, пока за маской у клоуна нарастала меланхолия, вызванная внутренней пустотой. Веселые звуки “хонк, хонк” заглушали поглощающую изнутри бездну, заглушали насильно: было тяжело слышать что-то кроме пищаний клоунских игрушек; они звучат каждый день, чаще - каждый час. Теперь они звучали каждую минуту, внутри головы Бвонькера, уже без пищалки, наполняя своим гулом череп и, быть может, сражаясь с поглощающей пустотой. Все-таки, лучше так, чем совсем ничего, верно?
Внимательность и осознание окружающего мира с каждой сменой становились все хуже; тем лучше для клоуна - меньше мыслей о прошлом и больше весёлых выходок: чаще будет падать, врезаться в стены, безосновательно вклиниваться посреди важных диалогов и реже будет задумываться о происходящем.
Если в самом начале, когда у Бвонькера было молодое горящее сердце, он мог рассказать о каждой мелочи, какой отличался каждый мим, с каким клоуну приходилось работать, то сейчас мимы в их одинаковых костюмах начали как бы сливаться в единую массу. Сначала Бвонькер начал путать их и по случайности называть одних именами других, но затем он бросил это и начал безлико кликать всех “мим”, и, кажется, это всех устраивало. Но когда знакомый мим обращался к Бвонькеру, то клоун всегда отвечал глухо, как будто не знает человека и все это - часть какой-то забавной сценки. Тогда он притворялся старым знакомым и придумывал на ходу какие-то несуществующие истории. Это всегда обижало человека рядом, и Бвонькер даже расстраивался, но уже забывал все к следующей смене.
Бвонькера нередко избивали офицеры: если раньше он входил в открытый конфликт и дрался, то сейчас он принимал удары смиренно и даже не кричал, только глухо дышал и кашлял; из-за этого его прекратили избивать регулярно, теперь же на нем только иногда срывали злость сотрудники службы безопасности тогда, когда у них что-нибудь случалось. Раньше он сохранял обиду, но скоро он прекратил различать лица и голоса, и начал воспринимать службу безопасности как какую-то природную силу, которая существует постоянно и не имеет лика.
И так проходили года. Синяки успевали заживать между сменами, люди перестали пытаться заговорить с Бвонькером - все знали, что произойдет. Клоунский запал уходил все сильнее: интересные идеи и постановки сменились тупой жестокостью, комедия теперь добивалась только и только падениями, ударами и звуками хруста костей.
Прилетев в один день на станцию, Бвонькер начал ощущать, что что-то не так. Коридоры стали гораздо более пустыми, по рации была тишина. Клоун и раньше замечал тенденцию к уменьшению персонала на станции, но в этот раз людей почти что не было. Было тихо, и хонкающий шум в черепушке еле справлялся с этой тишиной. Руки дрожали, сердце уставше звенело, в горле застрял комок. Неужели это конец света? Больше никого не осталось?.. нет, кто-то ещё есть. Вдалеке Бвонькер замечает силуэт. Он подходит ближе, и видит это. Огромное количество лиц смешалось в одной пульсирующей человеческой массе. И все эти лица одинаковы. “Я хочу к вам,” — сказал Бвонькер — “Я так устал.”
И лица ответили: “Ты - один из нас.”
Бвонькер сделал шаг вперёд, и последние капли его индивидуальности исчезли. Теперь он был одним из той сотни, что ежедневно приходит на станцию. Теперь он стал частью той безликой природной силы, которой боялся раньше. Бвонькер останется, но тот радостный клоун с огоньком в сердце будет позади, в старых форумых сообщениях и обрывках скриншотов в соответствующей темке.